Неточные совпадения
Однажды, после того, как Маракуев устало замолчал и
сел, отирая пот с лица,
Дьякон, медленно расправив длинное тело свое, произнес точно с амвона...
Клим
сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима, сказала
дьякону...
За чаем выпили коньяку, потом
дьякон и Макаров
сели играть в шашки, а Лютов забегал по комнате, передергивая плечами, не находя себе места; подбегал к окнам, осторожно выглядывал на улицу и бормотал...
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться на нем, вокруг
дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых ног;
садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы
дьякона, он взвизгивал...
В избранный для венчания день Егор Егорыч послал Антипа Ильича к священнику, состоящему у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем, было
село), сказать, что он будет венчаться с Сусанной Николаевной в пять часов вечера, а затем все, то есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор, отправились в церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам с
дьяконом облекся в дорогие дорадоровые ризы, в которых служил только в заутреню светлого христова воскресения.
Под вечер с какой-то маленькой пристани к нам на пароход
села краснорожая баба с девицей в желтом платке и розовой новой кофте. Обе они были выпивши, — баба улыбалась, кланялась всем и говорила на о́, точно
дьякон...
Утром рано его разбудил карлик и,
сев возле
дьякона на вязанку сена, спросил...
Опять
сядет пред нею большущий
дьякон на корточки и повторит: „Засмейся, собачка!“ — она и снова смеется.
—
Дьякон! да сделай ты милость,
сядь, — решил отец Савелий, — а ты, Николай, продолжай.
— Да-с, ну вот подите же! А по отца
дьякона характеру, видите, не все равно что
село им в голову, то уж им вынь да положь. «Я, говорят, этого песика по особенному случаю растревоженный домой принес, и хочу, чтоб он в означение сего случая таким особенным именем назывался, каких и нет»
Тишь, беспробудность, настоящее место упокоения! Но вот что-то ухнуло, словно вздох… Нет, это ничего особенного, это снег оседает. И Ахилла стал смотреть, как почерневший снег точно весь гнется и волнуется. Это обман зрения; это по лунному небу плывут, теснясь, мелкие тучки, и от них на землю падает беглая тень.
Дьякон прошел прямо к могиле Савелия и
сел на нее, прислонясь за одного из херувимов. Тишь, ничем ненарушимая, только тени всё беззвучно бегут и бегут, и нет им конца.
— А вы, батюшка учитель, сядьте-ка, да потолкуемте! Вы, я вижу, человек очень хороший и покладливый, — начал, оставшись с ним наедине, Термосесов и в пять минут заставил Варнаву рассказать себе все его горестное положение и дома и на полях, причем не были позабыты ни мать, ни кости, ни Ахилла, ни Туберозов, при имени которого Термосесов усугубил все свое внимание; потом рассказана была и недавнишняя утренняя военная история
дьякона с комиссаром Данилкой.
Попадья говорит, что обозначает его фамилию: «Веденятин», а он говорит: «Врешь, эти веди значит Викторыч,
дьякон, и я, говорит, об этом рапорт донесу».
Сел ночью и написал.
Они пошли дальше вверх по реке и скоро скрылись из виду. Кучер-татарин
сел в коляску, склонил голову на плечо и заснул. Подождав минут десять,
дьякон вышел из сушильни и, снявши черную шляпу, чтобы его не заметили, приседая и оглядываясь, стал пробираться по берегу меж кустами и полосами кукурузы; с деревьев и с кустов сыпались на него крупные капли, трава и кукуруза были мокры.
— А я иду мимо и думаю: дай-ка зайду, зоологию проведаю, — сказал Самойленко,
садясь у большого стола, сколоченного самим зоологом из простых досок. — Здравствуй, святой отец! — кивнул он
дьякону, который сидел у окна и что-то переписывал. — Посижу минуту и побегу домой распорядиться насчет обеда. Уже пора… Я вам не помешал?
Пока ходили около экипажей и усаживались, Кербалай стоял у дороги и, взявшись обеими руками за живот, низко кланялся и показывал зубы; он думал, что господа приехали наслаждаться природой и пить чай, и не понимал, почему это они
садятся в экипажи. При общем безмолвии поезд тронулся, и около духана остался один только
дьякон.
Это вышло уж очень грубо, так что ему даже стало жаль ее. На его сердитом, утомленном лице она прочла ненависть, жалость, досаду на себя и вдруг пала духом. Она поняла, что пересолила, вела себя слишком развязно, и, опечаленная, чувствуя себя тяжелой, толстой, грубой и пьяною,
села в первый попавшийся пустой экипаж вместе с Ачмиановым. Лаевский
сел с Кирилиным, зоолог с Самойленком,
дьякон с дамами, и поезд тронулся.
—
Дьякон,
сядь!
Сядь, тебе говорю,
сядь! — решил отец Савелий. — А ты, Николай, продолжай.
— Вот и я то же самое, — поддержал, встав на ноги и держась за спинку скамьи, большой сухощавый духовный. — Вот у них в городе
дьякон гласом подупавши, многолетие вроде как петух выводит. Пригласили меня за десятку позднюю обедню сделать. Многолетие проворчу и опять в ночь в свое
село.
Тогда-то свершилось «падение Керженца». Семьдесят семь скитов было разорено рассыльщиками. Голова Александра
дьякона скатилась под топором палача в Нижнем Новгороде, несколько старцев сожжено на кострах возле
села Пафнутова. И сорок тысяч старообрядцев, не считая женщин, бежало из Керженских лесов за литовский рубеж в подданство короля польского.
Там, задрав ноги кверху и ловя рукой мух, осыпавших потолок и стены, лежал спиной на лавке, в одной рубахе, раскосмаченный
дьякон Мемнон и во всю мочь распевал великий прокимен первого гласа: «Кто Бог велий, яко Бог наш…» Прерывал он пение только руганью, когда муха
садилась ему на лицо либо залезала в нос или в уста, отверстые ради славословия и благочестного пения.
С час времени беседовал Фуркасов с Пахомом, наконец они расстались. Резвая кобылка с конюшни Луповицких быстро побежала в соседнее
село Порошино. Там на поповке, возле кладбища, стояла ветхая избенка
дьякона Мемнона Панфилова Ляпидариева. Возле нее остановился Пахом Петрович.
— По мне и замолчу, пожалуй, — молвил сквозь зубы
дьякон и,
севши на диванчик, низко склонил голову, думая: «Хоть бы чайку поскорей да поесть».
Воспитанье давали ей обыкновенное для того времени — наняты были француженка, немка, учительница музыки, учительница пения, а русскому языку, русской истории и закону Божию велели учить уволенному за пьянство из соседнего
села дьякону.
Когда-то со своим мужем,
дьяконом, жила она в бедном
селе, жила там очень долго, с 17 до 60 лет.
— Нисколько, Евпл Серапионыч. Не у отца протоиерея, а у отца
дьякона Вратоадова. Если с этого места выпалить, то ничего не убьешь. Дробь мелкая и, покуда долетит, ослабнет. Да и за что их, посудите, убивать? Птица насчет ягод вредная, это верно, но все-таки тварь, всякое дыхание. Скворец, скажем, поет… А для чего он, спрашивается, поет? Для хвалы поет. Всякое дыхание да хвалит господа. Ой, нет! Кажется, у отца протоиерея
сели!
Гуго поклонился и
сел, даже в очень почетном месте, между мягким отцом Флавианом и жилистым
дьяконом Саввою.
В залу вошел сослуживец Орлова,
дьякон Любимов, человек старый, с плешью во все темя, но еще крепкий, черноволосый и с густыми, черными, как у грузина, бровями. Он поклонился Анастасию и
сел.
Дьякон достал из стола конверт, но прежде чем вложить в него письмо,
сел за стол, улыбнулся и прибавил от себя внизу письма: «А к нам нового штатного смотрителя прислали. Этот пошустрей прежнего. И плясун, и говорун, и на все руки, так что говоровские дочки от него без ума. Воинскому начальнику Костыреву тоже, говорят, скоро отставка. Пора!» И очень довольный, не понимая, что этой припиской он вконец испортил строгое письмо,
дьякон написал адрес и положил письмо на самое видное место стола.
Все это, по словам Кирилла, «поклеп», и «рознь», и «убавочные затейные речи» заключаются в том, что Перфилий доносил, будто Кирилл «на
дьяконе вокруг престола ездил», а
дьякон показал, что он, Кирилл, на него только
садился «и в том стала рознь».
К указу о сыске монаха Михаила приложен целый «реестр бежавшим», другим «бродягам духовного чина», а именно: «Суздальского уезда,
села Лежнева, вдовый
дьякон Иван Иванов, росту высокого, толст, лицом бел, круголиц, волосы темно-русые, кудрявые, говорит громко, 47 лет.
Дело было, по его словам, так, что «когда он,
дьякон, во время вечернего пения, по обыкновению перед выходом (на амвон) поклонился святому престолу», то «поп Кирилл Федоров, напився пьян (т. е. будучи пьян), во всем священном одеянии, на него во святом алтаре
садился, яко бы подобно детской игре чехарде».
Главные проступки Кирилла совершены в алтаре, где он «
садился на
дьякона» и нехорошо поступил с полою сторожева кафтана; но ведь там, в алтаре, никаких свидетелей этих происшествий не было, следовательно, чего их и искать?
«Еще в 724 году, в июне месяце, во время вечернего пения, отец Кирилл, напився пьян, в святом алтаре и во священном одеянии
садился на
дьякона Петра и ездил на нем около престола, яко обычно детям играть чехардою.
Дьякон осенил себя крестным знамением и поклонился довольно низко, а предстоявшему перед алтарем отцу Кириллу эта позиция показалась очень заманчивою, и он не пропустил случая, — привскочил и
сел на
дьякона чехардою, — так что личной вины
дьякона в этом никакой не было.
Давая это показание по долгу евангельскому, он как бы желал снять с себя вину и даже отстранить подозрение в том, что не позволил ли он сам попу на него «
садиться», когда и он тоже был в «священном одеянии», и для того тщательно пояснил, что «поп Кирилл учинил то внезапу», и с неотстранимою ловкостью, а именно: он вскочил и
сел на него,
дьякона, во время поклона, который тот сделал истово перед святым престолом.
Спрошенный после
дьякона сторож Михайло Иванов показал, что «поп Кирилл напился пьян, во время вечернего пения во святом алтаре во священном одеянии на
дьякона Петра чехардою
садился, и то он, Михайло, видел, а как
дьякон попа столкнул и поп упал на пол, в то время Михайла попа поднял, и о его, Попове, бесчинстве и
дьякон Петр и сторож Михайло приходским людям извещали.
Хуже всех относился к попу церковный староста Иван Порфирыч Копров; он открыто презирал неудачника и, после того как стали известны
селу страшные запои попадьи, отказался целовать у попа руку. И благодушный
дьякон тщетно убеждал его...